Театр грубее литературы. Содержание на сцене воплощается доступными средствами, большая часть которых – материальные. Спектакль по Владимиру Набокову Геннадий Мушперт ставил по своей инсценировке. Приглушил многоголосие, уменьшил отражения литературного многозеркалья, оставил роману-прародителю «словесный атлетизм». Зато сценическое действие не утонуло в разговорах, а спектакль «Король, дама, валет» (Гродно, 1998), кажется, буквально воплотил аскетическую свободу писателя. С длинным коридором и его дверными проёмами, выгороженным наискосок по сценической площадке, с рядом ламп под скромными серебристыми абажурами, с манекенами, с мебелью… В дом, комнатку, контору, магазин площадка превращалась без явного содействия художника-декоратора, но благодаря художнику по свету. Атмосферу создавала музыка Астора Пьяццоллы. Поддерживали – популярные немецкие фокстроты. В одной из самых напряженных и фарсовых сцен контрастом отрабатывал популярный менуэт Боккерини.
Сначала шла пантомима-пролог, эдакое «убийство Гонзаго» – как при дворах Шекспировских королей. В прологе пересекались пули персонажей, проявлялись и осуществлялись тайные желания каждого, обозначались отношения и их развитие вместе с предполагаемыми убийствами и даже с финалом! Зрителям не оставляли надежды на счастливый конец. Но не всё тайное сразу делалось явным. Предвиделась исключительная интрига!
…Сумасшедшего вида изобретатель (он зеркальным образом перевоплощался потом в каждую личность, определявшую судьбу героев) предлагал предпринимателю Драйеру довести до воплощения проект механических людей. Драйер был заинтригован. Зрительный зал – тоже, несмотря на то, что механических людей представляли совсем просто: хорошей пластической подготовкой. Изобретение (механические люди), почти мальчишеская забава предпринимателя Драйера, так захватило его жизнь, что... сберегло её.
На сцене яркими, броскими приёмами представляя историю о том, как «кто-то» тайно пожелал зла ближнему своему (не осуществил злое, а только пожелал) и явно был за это наказан. И наказания не пришлось долго ждать. И как по-разному истинное значение действий «кого-то» трактовали окружающие. И какие тайны руководили этим «кем-то – молодой красавицей («Она у меня холодная», – говорил муж), которая подсознательно жаждала утвердиться, осуществиться, состояться! Предвиделась исключительная интрига. И её, интригу, повела она…
Геннадий Мушперт, кажется, сразу увидел её, красавицу Марту, в актрисе Людмиле Волковой. Хрупкая, гибкая, притягательная, обаятельная, – своим обаянием её героиня отупляюще увлекала и персонажей-партнёров, и… зал. Но актриса воплощала некую механическую красоту, способную дать большое счастье и принести большое несчастье. Такая не спасёт мир. Такая красота уничтожала сама себя, нарушая в себе же какой-то основной закон. Впечатляло в исполнении Волковой то, что её героиня никому зла и не желала. Она просто устраивала, упорядочивала свою жизнь, соответственно расставляя акценты и приоритеты. Она не очень-то и хитрила…
В чём и как может проявить себя жена известного производителя, миллионера, шутника, эдакого новейшего немецкого романтика, который недостаток поэтического дарования восполняет талантами незаурядного делового человека? В исполнении Сергея Куриленко Драйер сдерживал чувства, зато проявлял остроумное мышление, твёрдость характера и незаурядное благородство. Тайна такого Драйера состояла в искренней открытости жизни и чудесной защищённости от её роковых выпадов.
Кажется, проще не бывает: женщина без детей, Марта жаждала кого-то опекать. Даже престиж, даже мода её волновали по инерции. (Марте не надо зарабатывать на жизнь, может быть, потому она эту жизнь так и не узнаёт?) Собственной жизни любимой Драйера для самоутверждения не хватало: красавица как бы расширяла её границы за счёт других жизней. Актриса неуловимо вызывала в памяти героинь Стриндберга, Ибсена, Чехова. Тех, что искали героев своего романа. Истинному герою, который с ними рядом, обычно не перепадало ни грана их внимания, – зато «их статуям руки целуют».
Конечно, её истинным героем был муж. Естественно, героем её романа стал любовник – племянник мужа из провинции. Юноша явился за помощью к дядьке-миллионеру, а тот, как теперь говорят, предложил ему не рыбу, а удочку и науку рыболовства. У дядиной жены в почёте была другая наука: брать, принимать, не отвергать. Этой наукой она совершенствовала провинциального молодчика, делясь опытом. Но не так быстро, не так грубо…
Франц остановил свой взгляд на Марте потому, что вынужден был напрягать зрение и фокусировать объект. Очки делали его беззащитным, штаны до колен подчёркивали юношеский возраст, пластика выдавала поиски опоры. Александр Шелкоплясов с исключительной деликатностью провёл своего героя через тернии подчинения судьбе, которой выступала Марта, до звёзд свободы, которую дала ему смерть любовницы. Их первую интимную близость засвидетельствовали залу тела механических людей, эстетично переплетённые в пантомиме.
Скоро отношения любовников стали механическими. Марта была главной тайной юношеской жизни, но как-то… по инерции. По течению. По механическому подчинению… Придумав себе Франца (настоящий её недолго интересовал), Марта приложила все усилия, чтобы он стал вровень с ё мечтой. По-своему желая романтики, она не раз говорила любовнику: «Мы в своём праве». В каком? Да в праве свести со света собственного мужа. Отравить? Энциклопедические тома на букву «я» (яды) вываливались прямо в кровать Франца. Застрелить, – недосягаемость желания воплощал пистолет. Любовники буквально репетировали убийство Драйера… вместе с самим Драйером. Механически. Сценический фарс приобретал изящество, ирония режиссёра становилась подчёркнутой. Он три раза повторял сцену, которая утвердила Марту в мысли утопить мужа: гости играли в карты и болтали об отдыхе; муж хотел поехать на море и признавался, что плавает как топор… Фарсово обставлялись (фанерная декорация для фотографирования, фанерная лодка, рисованные волны), иронический характер приобретали сцены на отдыхе, фотографирование «на память» и неосуществленное утопление Драйера. Марта меняла решение, потому что узнавала о миллионах, которые получит муж за механических людей.
Механические люди увлекли Драйера. Они – знаки предписанного, запрограммированного, предопределённого. Механические люди отразили отношения живых людей. Живые люди представили иерархию механических отношений в спектакле: Марта – украшение жизни Драйера, Франц – утеха Марты… Карты в колоде, из которой вечным джокером выпрыгивал Изобретатель во всех своих личинах.
…Утопление Драйера осуществилось в представлении Марты, больной воспалением лёгких (а только раз курортное солнце закрыл ливень). Под менуэт Боккерини они с Францем хорошо-хорошо попросили Драйера утонуть, и всё стало так, что лучше не бывает. Тот пошёл ко дну (в сценический люк) и оставил им свои миллионы для счастья.
…А вот Франц устал. Очень устал, потому что без отдыха слишком долго грёб к убийству. Александр Шелкоплясов постепенно, мастерски, от выхода к выходу менял пластику и интонации персонажа – от неуверенных, юношеских, до замедлено-усталых. До ощутимого раздражения в голосе. До интонации приглушённой ненависти. Но валет недорого стоит без поддержки дамы. Короля ему не побить.
…А Драйер так и не продал изобретение, потому что раздался звонок с курорта.
…А доктор, очередное воплощение судьбы, не смог помочь пациентке Марте.
…А Марта поднялась с кровати, всем прощально сделала ручкой и ушла за границу непроизносимого. За рубеж своих человеческих слов и поступков.
Остались – для осмысления – только тайные темы явной судьбы. Но о них знали не все.
Окончание следует
Комментариев нет:
Отправить комментарий