Двери – граница привычного и населённого сценического мира. Они же, но закрытые – экран для флэш-анимационных роликов: птички летят, столбы мелькают, солдат появляется и исчезает (сын Иванка?), трактор пашет в весеннем поле, ведя борозды к столбам электросвязи… Из-за дверей появляются аниматоры-… санитары. Аккуратно ведут планшетных кукол (деда и бабу Татьяна Нерсисян назвала куклами, «близкими к мимическим») и начинают сцену жалоб и воспоминаний. Как водится, всю свою молодость старики помнят гораздо лучше, чем один вчерашний день (сцена их свадьбы, например, обозначена крикливой песней свата и табуретами, фейерверком взлетающими вслед молодоженам в актёрских руках). Старики (Владимир Грамович, Светлана Тимохина) скорбят о сыновьях и вздыхают: «Несчастные мы»…
Вряд ли действие спектакля происходит в больнице. Вряд ли дома у стариков есть сиделки. Но, судя по тому, с каким постоянством санитары-аниматоры станут подхватывать и вести сцены со всеми теми, кому в жизни за добро заплатили злом, предполагаю, что в них, как в последнюю надежду, воплотились ангелы-хранители соответствующих персонажей спектакля. Людские – в санитаров больниц и хосписов. Звериные – в обслугу приютов, похожих на живодёрни.
…Из тёмного (в прямом смысле) пространства за дверями появляются… у драматурга – три старца, которых наш национальный фольклор неизменно наделял исключительным чувством справедливости и сверхъестественными возможностями. У режиссёра – три персонажа из современного анекдота, сельские дядьки образца восьмидесятых годов прошлого века. Выслушав бабу, все трое обещают помочь с сыном; один из дядек лезет в портфель, другой – в карманы: «Будзе вам сын Рыгорка…»
… Летят по заднику звёзды, останавливаются, снова летят… В обиталище деда с бабой влетает люлька… И дальше – внимание! – один «старец» берётся анимировать Рыгорку (Тимур Муратов), второй, оставив портфель, но даже шляпы не сняв, перевоплощается в Змея (роль Александра Васько решена только живым планом), а третий, видимо, удаляется «в народ» (потому что выходит в массовых сценах). Все – актёры видные, запоминающиеся. Но какую сверхъестественную справедливость задумал исследовать режиссёр Алексей Лелявский? Какой высший спор определил предстоящее испытание? Кто в нём должен себя показать, а кто – на себя посмотреть?
…Только вывернулся Рыгорка из пелёнок, как… наставил меч на окружающую жизнь, предвосхищая своё героическое предназначение. (Вспомним, процитируем: «Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и…»! А вот и ничего подобного! От злобы да оговора…) Мечом звёздный мальчик владеет так убедительно, что его желанию пойти на сражение со Змеем никто не перечит. Мальчика вроде бы даже поддерживают. Сцены с народонаселением в сценической притче – своего рода режиссёрский шедевр Алексея Лелявского. Представим, как кукольный народ вываливает на площадку: аниматоры, притопывая и торопясь, выносят кучу… эдаких скворечников, где за каждой дверью таится крикливое обиженное существо. Собравшись вместе, эти рукастые-ногастые существа выясняют, что намерение Рыгорки сражаться неколебимо. Какое-то странное облегчение начинает сквозить в народных интонациях. Как-то подозрительно активно начинает народ жаловаться на Змея и вспоминать-перечислять его преступления. В особую вину лиходею ставится похищение Марыльки, местной девицы-красавицы. Как только Рыгорка клянётся и за Марыльку постоять, дверцы скворечников начинают быстренько захлопываться. То ли население так разговор заканчивает, то ли героя подбадривает (мол, иди-иди, скорей не вернёшься). Нехитрое хлопанье наводит на мысль о дверях деревенских уборных и распорядке сказочной народной жизни: дисциплина.
Окончание следует
Фотографии предоставлены Татьяной Нерсисян
Комментариев нет:
Отправить комментарий